Социальная сфера

Архив новостей

Не кури!!!

Ёлка 1998-99г.

Вход

Мини-чат

Статистика

Онлайн всего: 1

Гостей: 1

Пользователей: 0

Наш опрос

Поиск

Мы в Контакте

Наша кнопка

Мы будем вам признательны, если вы разместите нашу кнопку у себя на сайте. Если вы хотите обменяться с нами баннерами, пишите в гостевую книгу:

Великий человек посёлка

Звезда и крест

Петра Михайловича Шарова

Позвонил Володя Шаров, потерянно сказал: "Отец умер…" Когда человеку 88 - вроде бы его уход из жизни предсказуем и ожидаем, но хорошо помню ту мгновенную опустошенность и душевную растерянность. Я знал, что отец Петра Михайловича умер в девяносто три, думал, что и ему еще долго не будет сносу. Но вот пришло 15 июня 2004 года - и его не стало.

Я взял телефон и стал методично обзванивать областную администрацию, местные каналы ТВ, редакции газет. Говорил, что сегодня умер Петр Михайлович Шаров, хорошо бы откликнуться на уход патриарха некрологом, статьей, телесюжетом…
Молодые люди (а в СМИ всегда много таких) интересовались: - Шаров, говорите, умер? А это кто?
Я терпеливо объяснял, что это тот, кто придумал знаменитый "щекинский метод", и посмотреть на новые экономические отношения к нему ехали люди со всего Советского Союза. Да что там Союза! Валом валили итальянцы, японцы, французы. Я уже не говорю о представителях соцстран. К нему даже один из Дюпонов в Щекино приезжал. Его, в конце концов, сам Никита Сергеевич Хрущев посетил. Он встречался с Брежневым. А Косыгин с Байбаковым строго-настрого наказали своим секретарям и помощникам: когда приезжает из Щекина Шаров, в приемной его не держать, пропускать, минуя очередь из министров, секретарей союзных республик и других первостатейных чиновников.
- Да-да, это все очень интересно… А кто такой Байбаков, и в двух словах поясните, что это за "щекинский метод"? Я еще пытался что-то такое сказать, что умер великий человек советской эпохи, совершивший настоящий прорыв в области экономических отношений… но потом положил трубку. Судьба счастливо свела меня с этим человеком лет за десять до его кончины. Он написал тогда документальную книгу "Щекинский феномен", и ему нужен был человек с опытом литературной работы, чтобы довести рукопись, что называется, до ума. Так я стал редактором этого издания, и мы исподволь, незаметно подружились с автором. С восемьдесят шестым днем рождения Петра Михайловича я поздравил, наверное, самым последним. Было много текучки в газете "Тульские известия", которую я тогда редактировал, а потому поехал, купив цветов, уже в сумерках, хотя патриарх, зная о неизбежности визитов в такие дни, всех приглашал на утро.
Петр Михайлович, сильно исхудавший и усталый, вышел к столу в сереньком заношенном халате. Анна Алексеевна укорила супруга: - Петр Михайлович, ты бы оделся поприличнее… На что он по-доброму, с улыбкой отмахнулся: - Ничего страшного… Александр Михайлович - свой… Последние годы он болел, но никогда практически не жаловался на недомогание, иногда только подтрунивал сам над собой. Помню, как-то позвонил ему, поздоровавшись, справился, как это водится, о здоровье. Он ответил приблизительно так:
- Здоровье? Здоровье в этом возрасте оно известное… Помолчав немного, спросил: - А что ты хотел? - Да я сегодня во второй половине дня буду в вашем районе, хотел заехать, навестить… Он еще немного помолчал и решил: - Все равно здоровье лучше не будет, так что приезжай! Излагаю этот диалог так, как он у меня образно отпечатался в памяти. На самом же деле он никогда не называл меня на "ты". Ему было свойственно крайне уважительное отношение ко всем, кто его окружал. Сам он тоже не любил панибратского отношения к себе, терпеть не мог разного рода похлопываний по плечу. Но об этом чуть позже.
Он знал себе подлинную цену, знал свою масштабность и одновременно оставался поразительно скромным. Скромность, мне кажется, была его врожденной, природной чертой. Он жестко настоял, чтобы мы убрали его портрет из коллажа на первой сторонке переплета, заменив его значком - логотипом щекинского химкомбината, и только однажды, кажется, оставил свои высокие звания Героя Социалистического Труда и лауреата Государственной премии СССР, а на остальных страницах безжалостно вычеркивал, вычеркивал, вычеркивал. Во время работы над рукописью Петр Михайлович, часто отвлекшись от текста, что-то пояснял мне или вспоминал какие-то эпизоды, случаи, события. Эти эпизоды часто были очень яркие и поразительно интересные. - Это чрезвычайно интересно, Петр Михайлович, надо обязательно вставить в книгу! Он мягко гасил мои порывы, повторяя вслед за великим писателем Михаилом Шолоховым:
- Есть вещи, которые при жизни человека публиковать неловко… И вот сегодня, когда об этих эпизодах, кажется, можно рассказать, я испытываю сложные чувства, те самые чувства, о которых писал поэт Евгений Баратынский: Иным курил я фимиам, Но вас носил в святыне сердца. Молился новым образам, Но с беспокойством староверца.
Петр Михайлович, благословите и простите, если что не так… Ему было лет десять или двенадцать, когда отец взял его за руку и повел на окраину родного рязанского села, туда, где рос большой фруктовый сад. Под одной из яблонь герой Первой мировой закопал две пригоршни своих царских наград, аккуратно завернув их в холстину. Сказал: - Запомни, Петька, это место и забудь. От этих наград нам с тобой большая беда сегодня может быть. Но придет время (меня уже не будет) - откопай и береги как память обо мне…
Уже через много-много лет, в зените своей славы, приехал Петр Михайлович на свою малую родину, но ни сада, ни тем более наград отцовских не нашел. Все поменялось, выродились и умерли яблони, новые постройки выросли. - Было такое чувство, - говорил Петр Михайлович, - идешь, озираешься, будто что-то воровать пришел. А ведь память об отце искал, кровью и храбростью его заслуженные награды. Ничего не нашел, ни-че-го…
Во время Великой Отечественной Петр Михайлович был танкистом. Уже в последние месяцы ожесточенных боев на территории Германии где-то на марше заглох мотор. Колонна пошла по заданному маршруту, а экипаж Шарова остался ремонтировать машину. Дело, в общем-то, обычное. Сутки ремонтировались. Потом двинулись в путь, догонять своих. Шли на хорошей крейсерской, что называется, скорости. И вот во всей этой боевой неразберихе машина влетела в расположение какой-то танковой части… оказалось, не нашей, а противника (дело в глубоких сумерках было).

Моментально сориентировавшись в ситуации и оценив свои шансы в этой ловушке как нулевые, экипаж обреченно метался по замкнутой территории, давя технику, и в упор расстреливал все, что попадалось на пути. Потом чудом вырвались из этого грохота, шума, стрельбы и неслись какими-то перелесками, маленькими населенными пунктами… Спустя считанные часы были уже в своем подразделении. По дороге договорились о своем подвиге промолчать. Во-первых, заблудились. Во-вторых, попали в тыл противника. Случайно попали? А вдруг у кого-то возникли бы по этому поводу иные соображения? Могли за этот случай, конечно, наградить, а могли и наказать на полную. Война есть война. В самом начале я помянул о том, что к Шарову приезжал один из Дюпонов, тех самых, что контролируют в США химический концерн "Дюпон де Немур" с финансовыми активами свыше 9 миллиардов долларов. Финансовый воротила буквально дневал и ночевал на Щекинском комбинате, его интересовали и организация труда, и отношения рабочих внутри бригад, и схема реализации продукции, и оплата труда, и обслуживание оборудования, и темы совещаний директора с начальниками цехов, и… Короче, его интересовало все, все, все. Потом многое увиденное в Щекине прививалось в американском концерне.
Русская душа - широкая. Когда заокеанский гость уезжал домой, руководство химкомбината вручило ему на память множество сувениров и сугубо тульских подарков, среди которых, естественно, были и пряники, и самовар, и ружье, и гармошка, и бог весть что еще. В ответном порыве обладатель девятимиллиардных активов засуетился и широким жестом преподнес Петру Михайловичу... Как вы думаете, что преподнес? Ни за что не догадаетесь. Пластмассовую зажигалку. Петр Михайлович рассказывал об этом случае без всякой иронии, без малейшего намека на улыбку. - У них богачи, - говорил он, - фантастически жадные люди. Мы абсолютно другие! Истинно русский человек таким быть не сможет. Кстати, принимая бесконечных высоких визитеров и посетителей, Шаров, как это принято по этикету, угощал их во время беседы кофе, чаем, печеньем, бутер-бродами… Не все знают, что все это закупалось на личные деньги директора. Правда, заместители, помощники предлагали ему для выхода из положения известную в то время схему. Выписать премию на передового рабочего, а деньги забрать и передать секретарше. А она, мол, потом что необходимо закупит. Он раз и навсегда отверг подобную схему. Его репутация, порядочность были безупречны. Он никак не комментировал эту ситуацию, просто констатировал ее, отрицательно покачивая головой, приговаривая: "Нет - нет…" Великодушный, честный человек порядочен и в большом и в малом. Пойти на незаконную, непорядочную и нечистую, по сути, сделку он просто физически не мог. Его совестливая натура подобного принять никак не могла.
Он был очень радушным и гостеприимным хозяином. На его день рождения Анна Алексеевна всегда пекла целый таз своих фирменных, размером чуть больше спичечного коробка, чудо-пирожков, которые были главным украшением стола. В простые дни он тоже не отпускал гостей, не напоив их кофе с бутербродами. Иногда доставал из серванта коньяк или кем-то подаренный виски.

Однажды позвонили из ветеранской организации, пригласили Шарова и как бывшего директора и как участника войны в местный ДК химиков на банкет. Он вежливо поблагодарил, но, положив трубку, как-то огорченно сказал: "Не пойду…" - Почему, - удивился я, - ведь ваш законный праздник! - Не в том дело, - ответил он, - там ветераны напьются, будут все меня похлопывать по плечу… А я этого не люблю. Нет-нет не пойду… Он так и остался навсегда на своей общесоюзной высоте, не спускаясь с нее, не подлаживаясь под стариковскую жизнь, ничего не прося ни у кого в оставшуюся жизнь.
На письменном столе у него стояло Святое Распятие, икона спасителя и пузырек с водой из Иордана. Как-то, поймав мой взгляд, он подошел к своим реликвиям, с удовольствием их трогал, хорошо, очень светло улыбался и пояснил, что все это ему привезли знакомые, когда побывали на святой земле. Потом, уже менее чем за год до его смерти, мы как-то в телефонном разговоре вновь вернулись к этой теме. Минут сорок я слушал патриарха, практически не перебивая его. Чувствовалось, что ему хочется, что ему надо высказаться по данному поводу. Не помню всех деталей разговора, но очень хорошо помню его концовку, когда он своим ровным голосом убедительно подвел итог:
- Бог безусловно есть. Если бы Его не было, человеческая жизнь моментально бы потеряла всякий здравый смысл, наступила бы пустота и бессмысленность бытия. Я думаю, что в этой жизни мы все находимся как бы на полигоне, на специальном сплошном полигоне, где каждый зарабатывает себе трудом и поступками место в жизни Вечной. И мне в этом очень скоро предстоит убедиться…
Похороны его были простые. Я положил в гроб две розы и, перекрестившись, поклонился ему, увидев на его лице отражение неземного покоя и достигнутого счастья. Из дома гроб с телом перенесли в ДК. Приехали областные чиновники, сказали принятые в таких случаях слова, пожали руку членам семьи и пошли курить на улицу.
Обращал на себя внимание нынешний руководитель знаменитого когда-то химкомбината Б.А. Сокол. Он положил в ноги покойного большой букет черно-вишневых роз и встал у изголовья в почетный караул. И простоял так до конца прощания: неподвижно, весь погруженный в себя. Он знал, КОГО он провожал в последний путь.
А потом вокруг возвышения, на котором стоял гроб, пошли старички и старушки, старинные обитатели поселка Первомайский. Они целовали ему ручку, некоторые что-то шептали, разговаривали с ним, некоторые прикладывались к венчику на лбу, осторожно, дрожащими пальцами прикасались к щеке и, ни на кого не глядя, уходили, прикладывая платки к глазам. Они знали наверняка, с КЕМ они прощались.

("Новотульский металлург" N 1-2)

Александр Меситов.
Фото из архива семьи Шаровых.